Жизнь Галилея | |
---|---|
Leben des Galilei | |
«Жизнь Галилея» в театре «Берлинер ансамбль», 1971 год | |
Жанр | пьеса |
Автор | Бертольт Брехт |
Язык оригинала | немецкий |
Дата написания | 1939, 1955 (окончательная редакция) |
Дата первой публикации | 1940, 1955 |
Издательство | П. Зуркампа |
«Жизнь Галилея» (нем. Leben des Galilei) — пьеса немецкого поэта и драматурга Бертольта Брехта, одно из самых значительных его произведений[1]. Первая редакция пьесы датируется 1939 годом, вторая, существенно отличающаяся от первой, — 1945-м; по мнению ряда исследователей, существует и третья редакция, специально подготовленная Брехтом к постановке спектакля в театре «Берлинер ансамбль» в 1955 году.
Во всех редакциях пьеса, посвящённая истории 300-летней давности, была обращена в современность и порождала различные толкования. Вполне традиционная по форме, «Жизнь Галилея» тем не менее оказалась особенно сложна для сценического решения, и, хотя ставилась часто, лишь немногие постановки стали событием театральной жизни.
В первой редакции пьеса «Жизнь Галилея» была написана Брехтом в эмиграции, в Дании[2]; в конце ноября 1938 года он отметил в своём «рабочем журнале», что полностью написал «Жизнь Галилея» в течение трёх недель[3]; однако в 1939 году пьеса была доработана[4].
По свидетельству самого драматурга, при реконструкции птолемеевской системы мироздания ему помогали ассистенты Нильса Бора, работавшие в это время над проблемой расщепления ядра[5]. Узнав от них о расщеплении ядра урана, осуществлённом Отто Ганом и Фрицем Штрассманом в Берлине в конце 1938 года, Брехт, в отличие от физиков, дал этому открытию положительное толкование и весной 1939 года вложил в уста Галилея слова: «Покуда кое-где совершаются величайшие открытия, способные безмерно умножить счастье людей, огромные части этого мира погружены в потёмки»[4]. В этой первой редакции, прежде чем передать ученику рукопись «Бесед» (Discorsi), Галилей говорил, что наука не может терпеть в своих рядах людей, не готовых вступиться за разум: «Ей надлежит с позором прогонять их, ибо она стремится не упустить ни одной истины, в мире лжи у неё не было бы поддержки»[6].
В начале пьесы Галилей провозглашал наступление «новых времён» — предисловие к первой редакции свидетельствует о том, что основной её темой была реакция, которая в истории неизбежно следует за любыми «новыми временами»[7]:
Ужасно бывает разочарование, когда люди обнаруживают или мнят, будто обнаружили, что они стали жертвой иллюзии, что старое сильнее нового, что «факты» против них, а не за них, что их время, новое время, ещё не пришло. Тогда дело обстоит не просто так же плохо, как прежде, а гораздо хуже, ибо ради своих планов они пожертвовали многим, чего теперь лишены; они дерзнули продвинуться вперёд, а теперь на них нападают, старое им мстит. Учёный или изобретатель был человеком безвестным, но зато его никто и не преследовал, пока он не обнародовал своё открытие; теперь же, когда оно опровергнуто или заклеймено, он превращается в обманщика и шарлатана, увы, слишком хорошо известного; угнетаемый и эксплуатируемый теперь, когда восстание подавлено, превращается в бунтовщика, который подвергается особенно жестокому притеснению и наказанию. За напряжением следует усталость, за, быть может, преувеличенной надеждой — быть может, преувеличенная безнадёжность. Те, кто не впадает в тупое безразличие, впадают в нечто худшее; те, кто не растратил энергию в борьбе за свои идеалы, теперь направляют её против них же! Нет более неумолимого реакционера, чем новатор, потерпевший поражение... |
В 1940 году пьеса была размножена на стеклографе издательством Петера Зуркампа в театрально-прокатных целях[2]. Премьера первой редакции «Жизни Галилея» состоялась 9 сентября 1943 года в цюрихском «Шаушпильхаузе» в постановке Леонарда Штеккеля; оформил спектакль Тео Отто, музыку к нему написал Ганс Эйслер[2][К 1].
Брехт исходил из того, что знаменитые слова Галилея «И всё-таки она вертится!» в действительности не были произнесены; соответственно, в пьесе они отсутствовали, Галилей отрекался от своих идей без каких-либо оговорок[9]. Тем не менее, как вскоре выяснилось, первоначальная редакция пьесы оставляла возможность ложных, с точки зрения автора, толкований: «Некоторые физики, — писал Брехт, — говорили мне, и притом весьма одобрительно, что отказ Галилея от своего учения, несмотря на некоторые „колебания“, изображён в пьесе как вполне разумный шаг, поскольку он дал ему возможность продолжить свои научные труды и передать их потомству. Если бы они были правы, это означало бы неудачу автора»[10].
В 1945—1946 годах, в США, работая вместе с актёром Чарльзом Лоутоном над переводом пьесы на английский язык, Брехт внёс в неё существенные изменения: он удалял все реплики, ремарки, даже некоторые эпизоды, которые могли располагать к положительному истолкованию поведения Галилея[2]. В самый разгар этой работы были сброшены ядерные бомбы на Хиросиму и Нагасаки — сам Брехт считал, что не столько внесённые им изменения, сколько ядерная бомба «осветила конфликт Галилея с властями новым, ярким светом»[5]. Во всяком случае, в этой новой редакции Брехт добавил в финальный монолог Галилея слова: «…Пропасть между вами и человечеством может оказаться настолько огромной, что в один прекрасный день ваш торжествующий клич о новом открытии будет встречен воплем ужаса»[11]. Как считал Эрнст Шумахер, во второй редакции, по сравнению с первой, Брехт более чётко высветил и «противоречия прогресса и реакции в обществе»[12].
В «американской» редакции «Жизнь Галилея» впервые была поставлена в июле 1947 года в «Коронет театре» (The Coronet Theatre) в Лос-Анджелесе режиссёром Джозефом Лоузи, при активном участии самого автора; Галилея сыграл Лоутон[К 2]. По свидетельству Чарльза Чаплина, лос-анджелесской «киноколонии» спектакль показался слишком уж малотеатральным[13][14]. Как писал сам Брехт, и в Лос-Аджелесе, и чуть позже в Нью-Йорке, в экспериментальном театре Американской национальной театральной академии (Maxine Elliott’s Theatre)[К 3], «Жизнь Галилея» игралась в небольших театрах, с аншлагом, но имела плохую прессу; из-за большого количества занятых в спектакле актёров прибыль оказалась очень скромной, и в результате американская постановка пьесы «так и не вышла за рамки эксперимента»[15]. Чрезвычайно довольный исполнением, Брехт оставил подробное, картина за картиной, описание Лоутона—Галилея[16]. Что же касается Д. Лоузи, то он вернулся к пьесе в 1975 году, когда она уже получила всемирное признание, — снял фильм под названием «Галилео»[К 4].
На русский язык «Жизнь Галилея», её вторая редакция, была переведена Львом Копелевым в 1957 году[2].
Действие происходит в Италии XVII века, в Падуе и Флоренции, на протяжении 28 лет. В начале пьесы Галилео Галилею 46 лет; в доме его, кроме дочери Вирджинии, живёт экономка — госпожа Сарти с сыном Андреа. Научные занятия не приносят Галилею доходов: математика, утверждает куратор Падуанского университета, «не так необходима, как философия, и не так полезна, как богословие»[18]. Учёные в Венецианской республике защищены от инквизиции, но получают гроши, и Галилей зарабатывает на жизнь, преподавая математику состоятельным ученикам, изобретая новые приспособления, «игрушки» вроде пропорционального циркуля или машины, как, например, водяной насос, но подлинная его страсть — астрономия. Ему кажется, что наступили «новые времена» и что человечество вот-вот вырвется из замкнутой системы мироздания, созданной Птолемеем. В свободное от работы время он посвящает в пока ещё запретное учение Коперника самого благодарного из своих учеников — юного Андреа Сарти.
В доме Галилея появляется богатый молодой человек Людовико Марсили, готовый брать уроки, но исключительно по настоянию родителей: «в науках ведь всегда всё не так, как следует по здравому человеческому разумению»[19]. От него Галилей узнаёт о новом изобретении голландских мастеров — небольшой увеличительной трубе. По описаниям Людовико учёный создаёт телескоп, с помощью которого обнаруживает в небесном пространстве явления, подтверждающие учение Коперника. Однако друг Галилея Сагредо не разделяет его восторг — власть имущие не могут оставлять на свободе человека, владеющего истиной: «Злосчастен тот день, когда человек открывает истину, он ослеплён в тот миг, когда уверует в разум человеческого рода»[20].
Но Галилей верит в человеческий разум и в силу доказательств — не имея средств для своей научной работы, в поисках богатых покровителей он переезжает из свободной Венецианской республики в более консервативную Флоренцию и становится советником при дворе герцога Козимо II Медичи. Здесь с помощью телескопа он пытается показать придворным учёным звёзды, движение которых опровергает существующие представления о строении Вселенной. Но учёные в ответ цитируют авторитетного для католической церкви Аристотеля. И сколько ни умоляет их Галилей довериться собственным глазам, учёные уходят, так и не взглянув в телескоп.
Попытки Галилея доказать, что система мироздания, согласно которой мир вращается вокруг Земли, неверна, приводят его к конфликту с церковью; кардинал-инквизитор склоняет на свою сторону его дочь Вирджинию. Новые надежды вселяет в Галилея восшествие на святой престол, под именем Урбана VIII, кардинала Барберини, учёного-математика: «Мы ещё доживём до времени, когда не придётся оглядываться, как преступнику, говоря, что дважды два — четыре»[21].
Учение Галилея тем временем широко распространяется в народе: новые идеи подхватывают уличные певцы и памфлетисты, астрономические темы используют в оформлении карнавальных шествий. Однако чума и неудачные войны, подрывающие веру, наконец, Реформация побуждают церковь ужесточить борьбу с инакомыслием. Козимо Медичи отворачивается от Галилея, папа Урбан VIII поначалу пытается его спасти, но в конце концов уступает доводам кардинала-инквизитора, выговорив для Галилея лишь одно послабление: его не будут пытать — ему только покажут орудия пыток.
Демонстрации орудий пыток оказывается достаточно, чтобы сломить Галилея: большой колокол собора Святого Марка торжественно возвещает об отречении всемирно известного учёного. Разочарованный Андреа, любимый его ученик, проклинает учителя: «Несчастна та страна, у которой нет героев!» — «Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях», — отвечает Галилей[22].
Покинутый учеником, он продолжает, под присмотром монахов, свои исследования. Проходит десять лет; перед отъездом за рубеж Андреа Сарти, сам уже известный учёный, приходит к бывшему учителю проститься. Галилей просит его вывезти из страны экземпляр рукописи, над которой он тайно работал последние годы. В глазах Андреа этот труд оправдывает отречение Галилея, однако сам учёный не находит и не ищет себе оправдания.
В написанном в 1947 году очерке «Лафтон играет Галилея» Брехт утверждал, что речь в его пьесе идёт «вовсе не о том, что следует твёрдо стоять на своём, пока считаешь, что ты прав»[23]. Коперник на своём не стоял, крамольные мысли он позволил огласить лишь после своей смерти, но никто его этим не попрекает, — Галилей, по Брехту, совершил преступление перед наукой, «когда повёл свою науку на борьбу и предал её в ходе этой борьбы»[23]. Однако первое немецкое издание, вышедшее в свет в 1955 году, сопровождалось заметкой: «Пьеса „Жизнь Галилея“ была написана в эмиграции, в Дании, в 1938—1939 гг. Газеты опубликовали сообщение о расщеплении атома урана, произведённом немецкими физиками»[24] — тем самым, как отмечал Илья Фрадкин, автор намекал на связь замысла пьесы с проблемами атомной физики[прояснить], хотя нет никаких свидетельств того, что Брехт в конце 1930-х годов предвидел создание ядерной бомбы, и эта связь меньше всего просматривалась именно в первой, датской редакции пьесы[2][4].
Утверждение, будто «Жизнь Галилея» — об ответственности учёных перед обществом, кочевало из статьи в статью[25][26]; при том, что конфликт пьесы — отречение от своих знаний, своей цели, от самого себя, в конце концов, под угрозой физических истязаний[27][28] — не имел ничего общего ни с проблемой создателей ядерной бомбы, ни с более поздним «делом Оппенгеймера», но явным образом перекликался с событиями, которые в конце 1930-х годов были на виду и на слуху у всех — московскими открытыми процессами[29]. По некоторым свидетельствам, Брехт сам говорил об этом в 1956 году, во время репетиций пьесы в театре «Берлинер ансамбль»[30][31]. В эти же годы в так и не законченном сочинении «Ме-Ти. Книга перемен» Брехт как бы от имени китайского философа пытался разобраться в том, что происходит в СССР, и, при всей осторожности суждений, по поводу открытых процессов написал: «…Если от меня требуют, чтобы я (без доказательства) верил в нечто доказуемое, то это всё равно, что требовать от меня, чтобы я верил в нечто недоказуемое. Я этого не сделаю… Бездоказательным процессом он нанёс ущерб народу»[32].
Лев Копелев в своей книге о Брехте отметил, насколько Галилей в исполнении Эрнста Буша в спектакле «Берлинер ансамбль» отличался от Галилея Лоутона: «Различия, — писал он, — на первый взгляд парадоксальные: Лафтон — богатый американец, аполитичный и жизнерадостный до беспечности — безоговорочно осуждает отступника Галилея, не допускает никакого снисхождения к трусливому обжоре и себялюбцу… Буш — сын рабочего из северной Германии, воспитанный в пуританских традициях, убеждённый коммунист, испытавший жестокие лишения и смертельные опасности, — оказывается снисходительней к великому учёному, сломленному низменными силами самосохранения — страхом и эгоистическими расчётами… Суть в том, что Буш по-иному относится к научному творчеству Галилея и к его способности „наслаждаться мышлением“. Лафтон ощущал это как стихийную страсть, почти тождественную плотской. А Буша привлекает мыслитель-революционер, отважный, упрямый искатель истины»[33].
На политический подтекст пьесы указывал в 1964 году И. Фрадкин в своих комментариях к «Жизни Галилея» — в меру отпущенных ему цензурой возможностей: первая редакция пьесы отличалась от более поздних именно тем, что осуждение Галилея было в ней ещё не столь однозначным, поскольку Брехт «имел в виду ту сложную и подчас хитроумную тактику, к которой приходится прибегать борцам-подпольщикам (в частности, антифашистам в Третьей империи)»[2]. О том же двадцатью годами позже писал Эрнст Шумахер: «…Брехт показал, как можно распространять правду и после поражения — именно хитростью»[4]. Юрий Любимов поставил «Жизнь Галилея» в Театре на Таганке в 1966 году — в то самое время, когда более именитые деятели культуры подписывали Письмо двадцати пяти и Письмо тринадцати против реабилитации Сталина. И хотя ставил он более позднюю редакцию пьесы, осуждение Галилея режиссёр смягчил: это был спектакль прежде всего о «несчастной стране, которая нуждается в героях», — Любимов узнавал в «Жизни Галилея» именно отечественный конфликт. Как и Марианна Строева, писавшая в рецензии на спектакль: «Увы, его дилеммы слишком живы»[27]. В годы перестройки ту же мысль уже с большей откровенностью высказал Юрий Барбой, вспоминая о том, как Эрнст Буш играл Галилея в 1957 году: «…не один ведь Галилей совершает выбор и предаёт свою цель; Буш-гражданин „примеривает“ на себя и своих современников этот же радикальный выбор»[28].
С точки зрения формы сам Брехт называл «Жизнь Галилея» пьесой «оппортунистической»: по сравнению с «Кавказским меловым кругом», который специалисты считают наиболее последовательным воплощением теории «эпического театра»[34], «Жизнь Галилея» кажется вполне традиционной, в ней практически отсутствуют те приёмы, с помощью которых Брехт добивался «эффекта очуждения»[35]; в ней нет даже обычных для Брехта зонгов, расширяющих временные и пространственные рамки пьесы, включающих в неё самого автора, — в «Жизни Галилея» автор присутствует лишь в небольших стихотворных эпиграфах к картинам.
Вместе с тем Павел Марков отмечал, что «Жизнь Галилея» очень сложна для сценического решения: в ней нет интриги, нет тех крупных событий, которые могут приковать внимание зрителей. Пьеса состоит из вполне самодостаточных сцен, объединённых, в соответствии с принципами «эпического театра», не сюжетом в привычном смысле этого слова, а авторской мыслью, при этом мыслью «ищущей», — именно за ней, по замыслу Брехта, должен следить зритель[36]. Этой своей особенностью «Жизнь Галилея» предъявляет особенно высокие требования к актёрам, в первую очередь к исполнителю главной роли: у брехтовского Галилея слишком мало «переживаний», чтобы он мог захватить публику средствами психологического театра. Здесь Брехту, как ни в какой другой пьесе, необходим актёр мыслящий, способный заинтересовать зрителей развитием авторской мысли[36].
Внешне «Жизнь Галилея» похожа на обычную биографическую драму, это не парабола, как многие другие пьесы Брехта; он достаточно строго соблюдал историческую канву, в ремарках точно датировал основные события жизни Галилея; но при этом предостерегал от буквального толкования сюжета, в частности, в одном из комментариев к пьесе писал: «Театрам очень важно знать, что, если постановка этой пьесы будет направлена главным образом против католической церкви, сила её воздействия будет в значительной мере утрачена. …Именно в наши дни было бы в высшей степени рискованно ставить на борьбу Галилея за свободу науки печать борьбы против религии. Это самым нежелательным образом отвлекло бы внимание от нынешней отнюдь не церковной реакционной власти»[37]. Авторское толкование сюжета различно в разных редакциях пьесы, но мысль Брехта всякий раз была обращена к актуальным событиям[38], — эту оставшуюся в подтексте связь истории 300-летней давности с современностью, собственно, и должен был выявить театр[7]. «Постановка этой пьесы, — писал Илья Фрадкин, — по плечу лишь крупным театрам, располагающим яркими актёрскими индивидуальностями»[2].
В Германии пьесу впервые поставил Фридрих Зиме в Кёльне — премьера состоялась в мае 1955 года[2][К 5]. В том же году Брехт приступил к постановке «Жизни Галилея» в созданном им театре «Берлинер ансамбль», поручив главную роль любимому актёру Эрнсту Бушу. Он произвёл в тексте пьесы некоторые купюры, в частности, целиком удалил картину V (Чума) и картину XV, в которой Андреа Сарти провозит рукопись Галилея через границу, — по-видимому, руководствуясь теми же соображениями, что и в «американской» редакции: не героизировать Галилея и не давать повод толковать его отречение как разумный акт, совершённый в интересах науки[2]. Эти купюры, как и некоторые изменения текста, одни считают сугубо режиссёрскими, другим они дают основания говорить о третьей, «берлинской» редакции пьесы[1]. Так, Э. Шумахер считал, что уточнения, внесённые Брехтом в финальное самоосуждение Галилея, приблизило пьесу к актуальным проблемам науки: постановка пьесы в Берлине была задумана вскоре после испытаний водородной бомбы[39].
С этой актуализацией было связано и толкование образа главного героя: судя по сохранившимся записям репетиций, Брехт хотел, чтобы Галилей был одновременно «совершенным подлецом» и «героем», который по вине общества, рассматривающего творчество как преступление, сам становится преступником; он видел Галилея «чревоугодливым и плотским, грешным и приземлённым», разрывающимся между двумя пороками — «наукой и обжорством»[40]. Такой трактовке противился Буш, который долгое время вообще отказывался играть в пьесе[41][42]. Зрители в итоге увидели иного Галилея, что во время гастролей театра в России, наряду с Л. Копелевым, отметил и Ю. Юзовский: «Галилей Буша любит жизнь, но не обязательно в её низменном, потребительском варианте, а больше в возвышенном, в творческом — Буш не хочет зря унижать своего героя… Пресловутое „чревоугодие“ мы обнаружили в спектакле лишь однажды, когда Галилей с удовольствием пьёт молоко, отдавая должное его качествам…»[43].
Был ли такой Галилей нарушением авторской воли, или Бушу (вместе с Эрихом Энгелем, изначально приглашённым в сопостановщики) удалось автора переубедить, во всяком случае, в мае 1956 года тяжело больной Брехт писал Бушу: «…Я очень сожалею, что не смогу участвовать в окончательном формировании образа вашего Галилея. Особенно после последней репетиции заключительной сцены я увидел, что вы, я убежден, создаёте великолепный образ!»[44]
Галилей Буша, в первых картинах — полнокровно жизнелюбивый человек эпохи Возрождения, наделённый, по словам критика, особым даром «хорошо чувствовать себя на земле»[43], в финальной сцене представал опустошённым, ко всему равнодушным, ничему не способным радоваться — человеком, давно потерявшим смысл жизни; даже тайная работа над рукописью, которую Андреа вывез за границу, не могла вернуть ему потерянный смыл. В отличие от Лоутона, Буш рассказывал историю Галилея как трагедию[26].
Брехт спектакль не увидел, постановку после его смерти завершил старый соратник Эрих Энгель. На премьере, состоявшейся 15 января 1957 года, артистов вызывали на поклон 60 раз; известный театральный критик Г. Иеринг назвал спектакль «исторической вехой, которая, возможно, будет поворотным пунктом в жизни немецкого театра»[45]. Галилея Буша так же подробно, как некогда Брехт — Галилея Лоутона, описал Ганс Эйслер, а после гастролей театра в Москве и Ленинграде в 1957 году — и Илья Фрадкин[46]. «Жизнью Галилея» открывались в мае гастроли театра: «Мы увидели спектакль, — писал в те дни П. Марков, — тщательно и любовно отделанный в каждой его детали… Режиссура безошибочно знает, на какой момент действия должно быть направлено особое внимание зрителя. Она не допускает на сцене ни одного лишнего аксессуара. Точное и очень простое декоративное оформление — полированные коричневые высокие стены — оставляет свободной широкую, просторную сценическую площадку и лишь отдельными скупыми деталями обстановки передаёт атмосферу эпохи. Так же целесообразно, скупо, но верно строятся и мизансцены… Сценические образы, вплоть до эпизодических, разработаны с той же тщательностью и придирчивой требовательностью, которые свойственны спектаклю в целом»[26][К 6].
Спектакль «Берлинер ансамбль» получил международное признание, а пьеса Брехта с тех пор не сходила со сцены[2]; к ней вновь и вновь обращался и театр Брехта: в 1971 году «Жизнь Галилея» ставил Фритц Бенневитц[47][К 7]; в 1978 году М. Векверт и Й. Теншерт поставили, под названием «Галилео Галилей», самую раннюю, датскую редакцию пьесы[48][41][К 8].
Самая известная постановка «Жизни Галилея» в СССР — спектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке, с Владимиром Высоцким в главной роли. Премьера в молодом, но уже покорившем Москву театре состоялась 17 мая 1966 года[27][К 9]. Именно потому, что этот спектакль, поставленный на исходе «оттепели», откликался скорее на актуальные проблемы советской действительности, Любимов воздержался от однозначного осуждения главного героя. Он вспомнил слова Брехта о том, что хороший спектакль похож на коллоквиум[51], — на Таганке два хора, хор мальчиков и хор монахов, спорили о Галилее[27]. И не только спорили о нём, но и пытались воздействовать на него: одни призывали к компромиссу, другие — к борьбе. Если Брехт написал пьесу без зонгов, то Любимов включил в свой спектакль зонги — на стихи Брехта, не имевшие отношения к пьесе, а также Р. Киплинга, и Н. Коржавина, и Е. Евтушенко[49]. Получился суд, по мнению критика, «пристрастный, даже отчаянный», менее вдумчивый, но более трагичный, чем того хотел Брехт[27].
Ещё более решительно, чем Буш, Любимов отказался от лоутоновской трактовки образа и, соответственно, от его объяснения причин отречения Галилея[27]. В исполнении Высоцкого Галилея меньше всего можно было упрекнуть в непомерной склонности к «земным наслаждениям», он вёл жизнь суровую, почти спартанскую, скорее готов был отвергнуть старое вино, чем новую мысль[27]. Любимов таким образом перемещал акценты с личных причин (индивидуальной слабости) на внешние — наступающую реакцию. Обвинение, по словам критика, переадресовывалось: проблема не только и даже не столько в слабости Галилея-человека, сколько в силе условной «церкви»[52][27]. «Так досказывается, — писала в 1966 году М. Строева, — сценически развивается мысль драматурга. И постепенно, шаг за шагом, ощущение скованности, несвободы, висящей угрозы нарастает. Но скован не Прометей. Плебейство учёного получает двойной смысл: вместе с силой народа Галилей обретает и его слабость, разделяет его веру и его предрассудки, испытывает его взлёты и его падения…»[27]
В 1975 году В. Богомолов поставил «Жизнь Галилея» во МХАТе, с Андреем Поповым в главной роли; но такого резонанса, как спектакль Ю. Любимова, эта постановка не имела[53].
Ещё задолго до Любимова, в 1960 году, Рубен Агамирзян в Ленинграде создал радиоспектакль, с музыкой Андрея Петрова; Галилея играл Юрий Толубеев[К 10], а в 1965 году этот же режиссёр осуществил постановку спектакля на ленинградском ТВ, с Ефимом Копеляном в роли Галилея.
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Данная страница на сайте WikiSort.ru содержит текст со страницы сайта "Википедия".
Если Вы хотите её отредактировать, то можете сделать это на странице редактирования в Википедии.
Если сделанные Вами правки не будут кем-нибудь удалены, то через несколько дней они появятся на сайте WikiSort.ru .